Этой ночью они вновь почуяли жизнь. Бросились вперед, влекомые этим жарким, манящим трепетом. Их было четверо. Обессиленные, жавшиеся к огню. Двое, в черной коже и шерсти, в плащах, подбитых мехом, тянули руки к пламени в тщетной попытке согреться. Второй, в шкурах и мехах лежал поодаль, ругаясь на гортанном наречии, кляня своих пленителей в полголоса.
Когда-то, она бы улыбнулась, заслышав эти ругательства и угрозы. Гордясь, что Вольный народ до конца мятежен и отчаян. Но теперь для неё это был лишь ещё один признак жара, пламени, которое следовало погасить и обратить в ещё один кусочек льда.
- Вы ещё поплатитесь. Плакальщик доберется до вас, помяните мое слово. Ох, как вы будете выть...
Первой встрепенулась лошадь. Она захрапела, заплясала на месте, натягивая поводья. Уши её прижались к черепу, а глаза выкатились из орбит, сверкая в пламени костра.
Пленник оборвал свою тираду и прошептал: "Они идут". Прошептал, чтобы потом закричать во всё горло.
- Они идут! Они уже здесь! Развяжите меня. Дайте мне хоть факел! Хоть нож! Развяжите!
Старший из ворон вынул нож из ножен и шагнул к бесновавшемуся пленнику, собираясь унять его крики не угрозами, так делом. Склонившись над своей добычей, он уже готовился её ткнуть лезвием и потребовать заткнуться. А затем стало слишком поздно. Она вынырнула из снежной пелены и врезалась в черную фигуру, впиваясь пальцами в его лицо и руку. Что-то чиркнуло её по груди, но это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме бьющейся под пальцами жизни.
Второй дозорный, отступивший успокоить лошадь, увидел выступавшие из темноты фигуры, горящие голубым глаза. Услышал вопли пойманного одичалого, что-то оравшего на своем наречии. Сдавленные проклятия товарища, поваленного в рыхлый снег одной из тварей. Парень вынул меч, а затем, зная, что будет вспоминать это каждую ночь из оставшихся ему, перерезал поводья, что удерживали лошадь. А затем, чудом увернувшись от копыт паникующего зверя, вскочил в седло и пришпорил лошадь.
Оставляя за собой отчаянные затихающие крики и всполохи костра, он несся к Стене, чтобы сказать одно: "Мертвые уже близко".