Давид Шмильевич шел по коридору родного очага в крепком раздумьи. Какая-то пока неизвестная, но до поры, человеческая единица в очередной раз выкрутила лампочку в коллективном и нежно любимом всеми санузле. Перспектива посещать данное место тягостных раздумий о судьбе родины без света не прельщала его, равно как и необходимость наведываться туда с собственной лампочкой Ильича. Он неотвратимо перемещался по заставленному бесценными предметами быта от велосипедов до медных тазов коридору к коммунальной кухне. Откуда из ее недр доносился командный бас Маргариты Павловны, обогащающей местный фольклор очередной историей о своем уже практически бывшем, но требующем неусыпного ухода Хоботове.
- Лампочка, - веско произнес он, преодолев дверной проем, и немедленно схватился за ногу, в кою всегда вступало в такие моменты участия в жизни социума.
- Третий раз за этот месяц, - фыркнула жилица из комнаты напротив. Она сидела за шитьем у окна, не поднимая головы, но любила быть в курсе событий.
- Это преступная халатность...
- Это обыкновенная рассеянность, - вступилась за пока необозначенного преступника пожилая дама из угловой, - кто-то по ошибке прихватил.
- А мне не даёт покоя тот факт, - начал закипать Давид Шмильевич, - что некий неясный элемент ненароком влезает в общем санузле на случайно с собой принесённый табурет и лишает всех освещения.
- Так и что вы предлагаете?
- Ну не дежурного же ставить у дверей?
- Я лично прослежу, чтобы никто с тубаретом в гальюн не пёр! - донеслось со стороны помянутого гальюна.
За всей этой фантасмагорией было совсем не до внука.