Здравствуй, дорогая Люсиль!
Я пишу это письмо по нескольким причинам. Еще только первый день нашего плавания, и, возможно, это прозвучит глупо, но я уже скучаю по тебе. С того самого момента, как только мы простились. Но не будем о грустном. Помнишь ту женщину на пирсе? Ну, ту, с одноглазым попугаем и деревянной ногой? Она оказалась ни кем иным, а самой Арыманой! Прославленная морская волчица, съевшая не один пуд соли за две свои кругосветки. Но суровая - жуть! Сегодня выбирали, кто будет танцевать на рее. Так она запретила называть больше трех имен! «Скормлю акулам! - кричала она, постукивая своей деревяшкой по палубе. - Разрази меня гарпун!» «Разрази меня гарпун!» - поддакивала птица. И тут море изрыгнуло чудовище. Нет, это был не кракен. Это была еще одна Арымана. И еще один попугай. «Имя! Назови мне имя!» - возопили они в четыре голоса и стали наступать на меня. У той что слева вместо руки был огромный металлический крюк, очень неприветливо блеснувший в неверном, мечущемся свете факелов. Соленые брызги били мне в лицо, ветер неистово трепал мои прекрасные каштановые кудри. Хлопали паруса. Но я стоял на своем. И только когда с нижней палубы запахло Майором, я сдался. Я назвал ей по меньшей мере вдвое больше имен, чем она требовала. Но хотел назвать еще больше. Им нет числа. Они все заслужили. Арыман уже не было на палубе, а я все кричал имена ей вслед. Ветер относил эти звуки куда-то в сторону. Не знаю, слышала ли она. До следующего утра я не сделал и шагу. Все повторял имена. Снова и снова. И только когда занялась заря и голос мой от усталости предательски дрогнул, я отправился спать. И вот теперь пишу тебе. А глаза смыкаются. Мне так недостает твоей улыбки, нежного взгляда, ласкового смеха, бархата кожи, изящности рук. Первый день плавания давно уже подошел к концу, а я все еще с тобой, на берегу. Твои глаза... такие чистые, как небо. Назад нельзя. Внутри мартини, а в руках бикини.
С любовью,
Джон.