Анна-Мария встала засветло, как это в последнее время часто бывало с аннами-мариями. Валери ещё спала, подтянув к груди коленку, а вторую ногу выкинув далеко назад, словно бежала куда-то во сне. Анри выскользнул из дому ещё раньше, да и спал он плохо - ночью , когда она выходила из дома, девушка прошла с лучиной недалеко от его кровати. Между бровей брата лежала складка, глаза метались под веками, губы кривились, словно он хотел что-то сказать. Оборотня ловит, поняла Анимашка, выслеживает его. Нет, он всё-таки не такой уж и засранец, думала в тот момент сестра, и с ним вполне можно жить. Только очень много "если" ...
Над рекой стоял туман. Было зябко и ветренно, но было проще проснуться. Анимашка запахнула плащ поплотнее и задумалась. Всплыло откуда-то изнутри это старое прозвище...так любил называть ее папа, когда не слышала мама, идейная противница коверкания детских имён. Девушка улыбнулась. Мамин голос звучал звонко, как колокольчик, всплываая из глубин памяти:
- Я не для того столько ночей не спала и измучала священника, чтобы ты мои замечательные задумки коверкал. Что ещё за Анимашка такая! Она у тебя что, лошадь или коза?
- Она у меня маленькая девочка, хорошая маленькая девочка, и почему, интересно, я не могу называть дочку как захочу.
- Ах, ты ещё и спорить со мной будешь?
- Это был риторический вопрос. Не буду я с тобой спорить, зачем бы мне. Я с тобой соглашусь..
И всё-таки она всегда была Анимашкой. И когда отец ушел в лес тогда, в самый последний раз, и она видела в глазах его все более явные следы безумия....он просил ее беречь брата. И назвал Анимашкой. Опять. Как в детстве. Папа был ужасно хитрым. Он не спорил с мамой, но делал по-своему.
Анна-Мария де Труа встала с того пригорка, где сидела, и вытянулась во весь рост, раскинув руки. Начинался новый прекрасный день, полный трескотни и заботы, и может быть ругани. И всё-таки все ещё были живы...