Персик вёл Баклажана Серого на эшафот. На лице осужденного была мрачная решимость, и Персику стало даже обидно. Где рыдания, проклятия, обещания взяток деньгами, взяток натурой, бегущий от страха по ногам сок? Баклажан выглядел так, будто наведался в Кадастровое ОГОРО для оформления прав на грядку, а не был доставлен на собственную казнь.
Толпа вокруг эшафота непрерывно двигалась, голоса гудели, но Персик ничего не слышал. Пыхтя от натуги, он положил огромную четырёхгранную тёрку на одну из граней. По бокам расположились острейшие шипы, а на верхней - длинное, широкое сплошное лезвие.
- Пошевеливайся, ты, - буркнул палач и уложил Баклажана на спину, аккурат на лезвие.
- М*дак, - ответил Баклажан.
Персик напряг всю свою мускулистую мякоть и протащил Баклажана по поверхности тёрки. Острейшее лезвие вошло в овоща как в масло, отсекая от спины длинный сплошной слайс кожуры и плода. В толпе кто-то вскрикнул.
Персик возил Баклажана по тёрке туда-сюда, нарезая того на широкие тонкие полосы, дробя семена и конечности. И только лицо негодяя не менялось.
Наконец, на тёрке осталась только тончайшая кожура со ртом и глазами.
- Взвейтесь кострами синие ночи! Накрошим лимонов в пролетарские щи! - прохрипела кожура, глаза, лопнув, брызнули соком на новенький кафтан Персика и померкли навсегда.
Персик взял тряпку, начал невозмутимо протирать тёрку и вдруг внезапно вспомнил, что поджаренная на огне баклажаненятина могла бы быть недурна. Особенно если соус правильный подобрать. Соус в этом деле главное.